Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков] - Фредерик Дар

Снег заблуждений продолжал таять, на солнце появлялась твердая земля истины.

— В его намерения входило разыграть из себя пострадавшего, чтобы его отвезли в клинику, куда вы должны были отправиться за ним. Я не ошибаюсь?

Она тихонько плакала, и если даже слышала меня, то никак не показывала этого. Мешало ли горе ей размышлять? Пыталась ли она выстроить какой-нибудь план защиты, чтобы вывернуться?

Я достал из кармана пневматичку, адресованную Люсьенн.

— Это письмо он написал задолго до несчастного случая, а вы в условленный час его отправили. Здесь-то и находится ключ к отгадке, Элен: все было рассчитано заранее. Все: место происшествия, время, клиника, час, когда вы должны были отправиться за Массэ…

Я глубоко вздохнул. Резким жестом она отстранила полотенце от своего лица. Я встал и повесил фуражку на спинку кровати. Пот ручьями тек по моему лбу. Господи Боже! Никогда в жизни не испытывал я ничего подобного, никогда мне не приходилось произносить слов, требующих подобного физического усилия.

— Что вы подумали, когда монахиня сказала вам, что Жан-Пьера Массэ нет у них в клинике?

Наконец-то Элен хоть как-то отреагировала, пожав плечами.

— Вы, должно быть, подумали, что Массэ, против его воли, отвезли в другую больницу?

— Да.

Она раскололась.

Нельзя было дать ей время собраться. Я расслабил узел галстука. В этом отеле не жалели дров, в номере можно было задохнуться. Правда, для первого января погода стояла необычайно теплая, по всем нормам полагалось быть гораздо холоднее. Я не сомневался, что завтра все газеты будут писать об удивительной оттепели, какой не припомнят с тысяча восемьсот семьдесят седьмого года! Во Франции наводнения, необычайную жару или холод всегда относят к периоду между тысяча восемьсот семидесятым и тысяча восемьсот семьдесят седьмым годами, как будто именно в это время страна познала все возможные природные катаклизмы!

— Тогда вы решили поставить автомобиль в гараж, подумав, что, в конце концов, он явится за ним сам, когда выйдет из больницы. Правильно?

— Да.

— Вы записали номер телефона отеля, потому что он не знал, где вы остановились, уйдя из его квартиры?

— Да.

Молчание. Я хотел задать ей еще тысячу вопросов, но не знал, с какого начать.

— Как это вышло? — прошептала она так тихо, как будто боялась звука собственного голоса.

— Как вышло, что я оказался в курсе стольких вещей? — Да.

— Я отправился сообщить мадам Массз о случившемся. Пока горничная провожала вас до стоянки такси, позвонили из Блю-бара, попросили приехать за Люсьенн.

— Люсьенн! — подскочила девушка.

— Извините меня, знаете, мы, американцы, очень фамильярны! Значит, я поехал туда. Мадам Массэ напилась пьяной и пыталась отравиться таблетками.

— Вот как?

— Я отвез ее домой.

Ее глаза заблестели. Я понял, о чем она подумала.

— Именно, — сказал я. — Именно я ответил вам по телефону, когда вы позвонили во второй раз.

Снова молчание! По улице прошла компания гуляк, распевая во все горло, но никак не попадая в лад.

— А она? — наконец прошептала Элен.

— Люсьенн Массэ?

— Да.

— Так что?

— Она… она не знает?..

— Нет. Я же сказал вам, что она слишком много выпила.

— У себя дома?

— Что?

— Она пила у себя дома?

— Да. А что?

Элен перестала плакать. Казалось, горе у нее сменилось тяжкой тревогой.

— Эй! Отвечайте! Почему вы спросили меня, пила ли она у себя дома?

— Что она пила?

— Виски.

— Со льдом?

— Да уж не помню. Но, черт возьми, вы ответите мне, в конце концов?.. О! Я все понял!

Я вспомнил о коробке с пробковой стружкой, о бачке со льдом, о пустой ампуле — и действительно все понял.

— Он отравил лед, лежавший в холодильнике? Так?

Элен не осмелилась ответить, но ее молчание было вполне красноречиво.

— А причина всей этой комбинации в том, что Массэ хотел убить свою жену?

— Он любил меня! — резко ответила девушка.

Для нее это служило оправданием.

— Он подменил бачок в холодильнике, поставив туда отравленный?

— Я не знаю, как сказать по-английски «синильная кислота»…

Теперь, когда все для нее было кончено, она хотела дополнить мои выводы своими откровениями. Странное дело! Элен как будто испытывала радость, признаваясь во всем. Может быть, признание приносило ей облегчение.

— Это очень сильный яд. Жан-Пьер хотел представить дело так, что произошло самоубийство. Нужно было, чтобы все случилось, пока она одна в квартире. Именно поэтому он устроил сцену и выгнал меня. Он знал, что горничная уйдет в конце дня. Чтобы образовался лед, нужно несколько часов…

— А несчастный случай был нужен, чтобы обеспечить алиби?

— Да.

— Нечего сказать, неопровержимое алиби. Вернувшись домой, он обнаружил бы свою жену мертвой. Он даже позаботился отправить ей пневматичку с просьбой дождаться его. Даже посоветовал ей выпить стаканчик!

— Это было лишним, — холодно сказал Элен, — моя кузина не питает отвращения к виски.

— А потом Массэ поставил бы настоящий бачок на место в морозильник?

— Да.

— Он выкинул бы отравленный бачок, положил ампулу с синильной кислотой, пилочку и обломки стекла рядом со стаканом, из которого пила его жена… а она была бы уже мертва в течение нескольких часов, пока он находился в больнице, а вы, как я предполагаю, на каком-нибудь приеме?

— Именно так.

— Превосходное преступление! Только… В механизм попала песчинка, и убийца погиб раньше своей жертвы!

Она закрыла лицо руками.

— Умоляю вас, не говорите так!

— Прошу прощения, но вы самая что ни на есть сучка, Элен! Значит, ваши телефонные звонки, молчание, ожидание внизу, в такси, — все это было для того, чтобы проверить, жива ли еще Люсьенн? Вроде как щупают пульс умирающего!

Я смолк: внезапно мне подумалось об ужасной, чудовищной вещи: отравленный лед по-прежнему находился в холодильнике Массэ! Совсем недавно я собственными руками приготовил стакан виски для Люсьенн. И она чуть не опорожнила его! А прежде чем уехать, я посоветовал Салли, дожидаясь меня, немножко выпить.

А Салли всегда пила скотч, разбавленный водой и со льдом!

11

Меня охватило страстное желание убить. Думаю, что еще чуть-чуть — и я бы свернул шею этой ядовитой змее, Элен. Салли! Моя дорогая Салли! Я сам вызвал ее от Фергюсонов… Я… Она оставила наших малышей, чтобы приехать в эту квартиру, где, я чувствовал — мы чувствовали это все трое, — притаилась смерть, и вот…

Затем на меня обрушилось состояние полной прострации. Я не мог ни двинуться, ни говорить, мысли застыли, как в летаргии. Еще немного погодя, так же внезапно, мне удалось вырваться из своего оцепенения.

— Номер телефона Массэ! Быстро! Быстро! Быстро!

Она вздрогнула.

— Но…

— Да поймите же, наконец, там моя жена.

— О! Боже мой! Звоните: Майо 58–14.

Я схватил трубку. Портье чуть задержался с ответом. Меня разрывало отчаяние.

— Слушаю.

— Срочно соедините меня… Нет, не надо.

Я вспомнил, что штепсель от телефона Массэ, оборванный мной, когда я выскакивал на улицу к приехавшей Салли, лежит в моем кармане.

Увидев, как я перескакиваю через шесть ступенек подряд, лысый толстяк, наверное, подумал, что я сошел с ума и перерезал горло постоялице их отеля. Выскочив на улицу, я бросился к своей машине.

Я повторял про себя:

— Салли! Моя Салли! О Господи! Сделай так, чтобы ей не хотелось пить! Сделай так, чтобы она ничего не выпила! Если я найду ее мертвой, я убью это чудовище, эту девку!

У Порт-Майо я чуть не протаранил такси, водитель которого наградил меня потоком ругательств. Я знал, что в Булонском лесу скорость ограничена, но на широких аллеях, превращенных дождем в каналы, где туман не казался слишком густым, выжимал сто пятьдесят километров в час.

Наконец бульвар Ричарда Уоллеса! Черные решетки, как будто выписанные тушью! Белый фасад надменного дома, в котором, возможно, уже лежат два трупа… Свет в гостиной горел. Я немного постоял у машины, надеясь увидеть за шторами милый силуэт Салли, но широкий квадрат окна был пуст, как экран сломанного телевизора.

Салли! Моя Салли! У Фергюсонов спали, наевшись до отвала сладостей и вдоволь навеселившись, наши малыши.

Все смешалось в моей бедной голове. Если бы я был более сильным человеком! Если бы не нуждался в присутствии жены…

Я чуть было не заорал снизу: «Са-алли-ии!» Мне казалось, что, если я позову, она появится, а если поднимусь наверх…

У консьержки, наконец, горела лампочка. Ее муж что-то косноязычно бормотал, а она после каждой его фразы отвечала: «Тихо! Тихо!»